Синий и золотой - Страница 17

Идиот, подумал я.

Ну, других вариантов нет. Я подошел к двери и постучал.

Хотел бы я быть с другой стороны и видеть лицо бедного придурка. Охранник должен был знать, что стоит перед комнатой, содержащей одну мертвую женщину. Значит, настойчивый стук изнутри… Ну, он должно быть взял себя в руки к моменту, когда открыл дверь, потому что на его лице было это котелочье выражение: умер, набит и установлен. Конечно он меня узнал. Все они меня знают.

— Извини, — сказал я. — Должно быть не туда повернул. Как думаешь, сможешь показать дорогу к задней двери?

Он думал об этом как раз достаточно. Я правда не люблю бить котелков. Промахнись на восьмую часть дюйма — и либо он не упадет, либо обдерешь кожу на костяшках об острый край стальных наушников. К счастью в этот раз я попал в цель. Он опустился на колени с тихим вздохом. Я перешагнул его и побежал.

Хотя на самом деле я просто убивал время. Я добрался до самой проходной внутри главных врат. Там был своего рода альков, куда они сбрасывали мешки с почтой. Я протиснулся в него и спрятался под полным мешком, уверившись, что из-под него не торчит предательская нога или локоть. Время подумать.

Время, как, мне кажется, я уже говорил, плавится. В своей жидкой форме (aqua temporis?), оно просачивается и пропитывает, будто жидкое минеральное масло, и превращается в лужи, и затапливает, под влиянием жара (см. выше влияние огня, в р.м.). Уберите это влияние, и оно застывает, словно горячий жир в сковородке, и в своем твердом состоянии проходит медленную трансмутацию в липкую массу, где вы застреваете. Время полнилось и застывало под почтовым мешком, чьи грубые нити растирали мою щеку, когда я ворочался, отнимая у меня возможность двигаться. Я ненавижу ждать. Я могу чувствовать ход времени, иногда я обманываю себя, ход времени — это трансмутация разложения, коммуникация обмена через потерю; компоненты уменьшаются и исчезают, хотя остающееся по определению стойко, а значит, очищено, желанно. В теории вы можете очистить золото, просто оставив его валяться, позволив дождю и сырому воздуху выесть примеси, пока не останется только золото. Хотя я бы не стал. Может прийти кто-нибудь вроде меня и украсть его.

Я подумал: неужели мне и в самом деле нужно сквозь это проходить?

В конце концов они меня нашли.

Представьте сцену. Фока и я, в университете, два румяных юных интеллектуала, пьяные, идут пошатываясь по узкой аллее, нас вышвырнули из «Божественного терпения», мы на пути к созданию обстоятельств, которые приведут к тому, что нас вышвырнут из «Сострадания» и «Социальной справедливости» (из «Терпения» могут выгнать за тяжелое дыхание, или так было в мои дни, но чтобы тебя выкинули из «Сострадания» нужно по-настоящему стараться). Мы разговаривали, как это делают студенты: слишком громко, слишком быстро, от всего сердца, о вещах, которые мы понимали в теории и в принципе, хотя понятия не имели о доказательствах и практике.

— Хотя чертовски хороший способ делать деньги, — кажется сказал я.

— Алхимия, — он фыркнул. Такие вещи люди делают только спьяну.

— Не то чтобы это было возможно, — указал я. — Не получится.

— Не будь так уверен, — хмуро ответил он. — Удивительно, что люди могут делать. Посмотри на скотоводство. Или изготовление стекла, то есть, это наглядный пример. То есть, кто мог подумать: ты можешь взять много песка, типа просто обычного песка, с пляжа, любое чертово количество, а потом засунуть в плавильню, нагреть до очень, очень, очень горячего и следующее, что видишь — у тебя есть стекло. То есть, — добавил он с чувством, — стекло. Невозможно.

— А вот и нет, — я чувствовал, что обязан возразить. — В стекле, на самом деле, ничего особенного. Люди его делают каждый день.

— Да, но это не должно быть возможным, вот я о чем, — сказал он. — Вещь, которая твердая, когда ее касаешься, значит она правда здесь, но ты не можешь ее видеть, ты можешь видеть сквозь нее. Это невозможно, — он приостановился, чтобы вернуть равновесие, которое временно его покинуло. — Это больше на чертову магию похоже, чем на что-то разумное. Ну, так ведь?

Я пожал плечами. Я забыл, что он хотел доказать.

— Так что, — продолжил он с лицом, сморщенным от концентрации, — может, то же касается алхимии. Неблагородные штуки в золото. Только потому что мы не можем делать этого сейчас, не значит, что и потом не сможем. Ну?

— Но это нельзя сделать, — терпеливо сказал я. — Из-за базовой алхимической теории.

Он сплюнул; вот и все, что он думал о базовой алхимической теории.

— И еще чертовски хорошая работа, — сказал он. — Знаешь что? Если я когда-нибудь стану принцем…

Он сделал паузу, затормозил и тяжело сглотнул с полдюжины раз. Я сделал большой шаг назад, узнавая симптомы. Но в этот раз с ним все было в порядке.

— Если я когда-нибудь буду принцем, — продолжил он, — первое, что сделаю. Хочешь угадать?

Я покачал головой.

— Что?

— Отловлю всех алхимиков, — сказал он, — вздерну сволочей. Без пощады, без исключений. Знаешь почему?

— Просвети меня.

— Потому что, — сказал он, — алхимики — это большая потенциальная опасность государству. Правда. Потому что, — продолжил он, массируя глаза большим и указательным пальцами, — в чем основа государственного дохода? Золотой стандарт. Почему? Потому что золота мало. Получаешь какого-то ублюдка, разгуливающего по стране, он соображает, как превратить неблагородный металл в золото, что ты получаешь? Полный фискальный хаос, вот что. Рынок переполнен, золото бесполезно, миллиарды ангелов выброшены из экономики в течение часов.