Синий и золотой - Страница 4

— Правда, я…

Он покачал головой в раздражении.

— Итак, — сказал он, — что это было? Sal draconis? Virtus aurei в суспензии ртути?

— Не sal draconis, — с чувством сказал я.

— Хорошо, ладно. Дело в методе, так? Что-то по-настоящему очевидное в способе дистилляции…

— Это невозможно, Астиаг. Все это знают.

— Ладно, — вскричал он, — не говори. Но когда будешь отвратительно богат, в собственном дворце на Синих Холмах, раз в жизни сделай достойную вещь и пришли мне денег. Договорились?

— Если когда-нибудь до этого дойдет, — сказал я, — обещаю. Слово чести.

Он криво ухмыльнулся, откопал чистый лист бумаги и начал писать.

Я сел. Он написал с десяток слов — он левша, и меня всегда поражает, как он пишет — затем остановился и пожевал конец пера.

— Как движется диссертация? — спросил я.

— Отлично, — ответил он. — Какой-то месяц — и я закончу.

Я ему верю. Всегда верил. Другое дело, о каком месяце он говорит. Он написал еще с десяток слов, затем медленно повернулся и посмотрел на меня.

— Котелки сказали, что Евдоксия мертва, — сказал он.

— Это правда.

— Они сказали…

— Тоже правда.

Он уставился на меня; забыл смотреть поверх очков.

— Боже, Салонин, — сказал он. — Это…

— Это был несчастный случай.

— Ну конечно, это был чертов несчастный случай, — огрызнулся он, — даже ты не стал бы специально травить свою жену.

Он остановился. Он наткнулся на ужасный непроходимый барьер, к которому все мы подходим, когда пытаемся выразить искреннее сочувствие другу.

— Мне жаль.

Это было лучшее, что он смог. На самом деле, совсем неплохо.

— Мне тоже, — сказал я.

— Она всегда мне нравилась.

— Ты был от нее без ума, — усмехнулся я. — Когда вспоминаю, как ты выставлял себя на посмешище каждый раз, когда она приезжала в гости, в Элпис…

— Да, я понял, — он даже покраснел. — Я знал, мне ничего не светит.

— Нет, — сказал я, — не знал.

— Тебя она тоже не особо любила, — сказал он, а потом понял, что только что проскользнуло сквозь врата его зубов, и его лицо стало несчастным. Я улыбнулся, чтобы показать, что все в порядке. Это было не так, но он делал мне одолжение.

— Но ты ей нравился, — соврал я. — Не в том смысле, но ты ей нравился. Несколько раз мне говорила.

В его глазах появился свет.

— Правда?

— Думала, ты выглядишь чувствительным, — кивнул я. — Непонятым.

— Так и говорила? — спросил он каким-то глупым голосом и я снова кивнул. На самом деле единственный раз, когда я его упомянул, она сказала: «Кто?»

Большую часть ночи я потратил, шатаясь по Медным Вратам, слишком испуганный, чтобы погреться в баре или заползти в дверной проем. Я бродил туда-сюда, пытаясь выглядеть, словно куда-то иду. К счастью, люди в этой части города могут практически чуять проблемы и держатся подальше от любого, кто выглядит, будто они у него есть. Мне кажется, я закончил на ступенях фонтана Ники вместе с парочкой плачущих пьянчуг и престарелой проституткой, которая отчаялась найти клиента на эту ночь. В какой-то момент я попытался вспомнить все тридцать шесть положений парадигмической симметрии Зевксиса, но получилось только двадцать восемь, и знание, что я не могу просто заглянуть поутру в библиотеку и найти остальные восемь, заставило меня разрыдаться. Один из пьянчуг предложил мне бутылку, которую, стыдно признать, я принял. Конечно, она была пустой.

Я знал из опыта, что примерно на рассвете стража совершает обход площади Ники и задерживает любого, кто не убрался с их пути, так что я поднялся и не торопясь направился назад, к дому Астиага. Никаких признаков котелков, но порядком стражи. Я был уверен, что они собираются меня схватить, но они прошли прямо мимо меня, что заставляло задуматься, не поговорил ли Фока с городским префектом. Одной проблемой меньше, если так, но я не мог знать наверняка. Я заставил себя идти медленней, зевать по сторонам, как пьяницы и попрошайки, которых я встречал каждый день своей жизни, но внезапно не смог толком вспомнить нюансы их походки, как они стоят, как их головы обвисают на плечах.

Астиаг уже встал и работал, когда я пришел. Ему нравилось заниматься затейливой росписью ранним утром, когда свет падает из окна точно как нужно. Он усердно трудился над W, когда я зашел. Поразительно, что вы можете сделать с простой, обыденной согласной, если у вас есть навык и воображение. Он превратил ее в удивительную волну с двумя гребнями и маленьким корабликом, отчаянно скатывающимся со среднего пика. Если захотеть, можно увидеть это как трансмутацию неблагородного материала в золото, хотя, если вы спросите меня, это будет натяжкой.

— Зеленый, — сказал я. — С каких пор море зеленого цвета?

Он злобно на меня посмотрел.

— За три медяка, — сказал он, — море зеленое.

Я ухмыльнулся. В конце концов, синий невозможен. Нет возможности. Чтобы достать синий, нужно добраться до Геш Эшатои, купить кусочек ляпис-лазури размером с палец и в цену хорошей фермы, затем тащиться назад, через горы и сквозь пустыню, растереть его в ступке пестиком и добавить смолу и щелок. Знакомые мне в художественном деле люди убеждены, что это неопровержимое доказательство мерзкого чувства юмора Природы. Синее небо, синее море, и кой черт может себе позволить заплатить за реализм? И даже если вы найдете смехотворно богатого клиента, готового отслюнявить за качество, это все равно фон.

— Письмо для тебя, — сказал он.

Я был ошеломлен.

— Уже?

— Королевский курьер, — ответил Астиаг, притворяясь, что сосредоточен на своем W. — Около часа назад. Оно на столе, там, рядом с клееваркой.